Франсин Риверс - Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

— Никуда отсюда не уходи. Слышишь? Если уйдешь, то, клянусь Тивазом, найду тебя из–под земли и убью.

Вернувшись в гостиницу, Феофил увидел Рицпу сидящей на полу. На руках у нее спал Халев. Он понял, что с Атретом что–то случилось.

— Где он?

— Был здесь, потом ушел.

— Не сказал, куда?

Она покачала головой.

Зная наклонности Атрета, можно было предположить что угодно, с полной уверенностью при этом, что его действия ничем хорошим не кончатся. Напиться. Подраться с кем–нибудь из римских воинов. Или, того хуже, найти какую–нибудь блудницу и провести с ней ночь, совсем разбив сердце Рицпы.

— Пойдем, я провожу тебя в бани.

— Атрет сказал, чтобы я никуда отсюда не уходила, — сокрушенно сказала Рицпа и грустно посмотрела на Феофила. — Я рассказала ему о своем прошлом. Рассказала все. — Она снова заплакала. — Все.

— Бог всегда с нами. — Феофил опустился рядом с Рицпой на колени и обнял ее за плечи, чувствуя, как она вздрагивает от рыданий.

25

Атрет бесцельно скитался по улицам Гроссето, пока не набрел на одну гостиницу на северной окраине города, вдалеке от гарнизона и легионеров. Там он заказал вино и сел в дальнем углу. Место это было убогим, расположенным далеко от центра города, и собирались здесь в основном портовые работники, которые в выпивке ценили не качество, а количество. Людьми они были шумными, недалекими, но к Атрету никто не приставал.

К шуму в помещении добавлялся шум дождя, падающего на крышу. Атрет пил много, но не мог выбросить из головы то, что ему рассказала Рицпа.

Лгунья, воровка, блудница.

Он не мог забыть ее глаз, в которых отражалось горе, когда она все ему рассказала. По ее внешности никак нельзя было сказать, что когда–то она была такой. Она оставила все, что у нее было, чтобы отправиться с ним в Германию ради него и Халева, и ни разу еще не пожаловалась на трудности. Она спасла его ребенка от смерти. Она воздерживалась от интимных отношений с ним, несмотря на все его усилия заставить ее пойти на сделку с моралью.

Лгунья? Воровка? Блудница?

Атрет застонал и ударил кулаком по столу.

Вокруг сразу все замолчали. Подняв голову, он увидел, что все смотрят на него.

— Что уставились?

Все снова отвернулись, делая вид, что он их не интересует, но Атрет чувствовал, что в помещении повисла некая напряженность. Конечно, они посчитали его ненормальным. Он чувствовал, как сильно бьется его сердце, как стучит у него в висках. Может быть, он и вправду сошел с ума.

Он заказал еще вина. Вино незамедлительно принес сам хозяин гостиницы, который не посмел даже взглянуть ему в глаза. Атрет наполнил кубок и сжал его в руках.

Что же ему теперь делать после всего того, что Рицпа ему рассказала? В Германии он бы ее сразу убил. Этого обязательно потребовали бы старейшины. При одной только мысли об этом Атрета бросило в холодный пот, и он не понимал, почему он так на это отреагировал.

Лгунья, воровка, блудница. Эти слова постоянно крутились у него в голове.

Он положил голову на руки. А кто он сам? Убийца.

Он хотел вернуться домой, в Германию! Он хотел вернуться к той жизни, которой жил до того, как узнал о существовании Рима. Ему не хотелось больше ни о чем думать. Он хотел, чтобы в его жизни снова все было легко и просто. Он хотел покоя.

Но разве жизнь была когда–нибудь простой? Знал ли он вообще, что такое мир и покой? Как только он подрос достаточно для того, чтобы держать в руках нож, а потом и фрамею, его стали учить воевать. Он постоянно воевал против других германских племен, вторгавшихся на их территорию, а потом и против римлян, которые стремились поработить его народ. Разве они в этом не преуспели?

Десять лет он провел в неволе, не имея возможности свободно вздохнуть; ему приходилось постоянно сражаться за свою жизнь, забавляя толпу.

Отодвинув стул, Атрет встал и нетвердым шагом направился к выходу. На улице шел дождь. Перед дверью германец обо что–то споткнулся и услышал тихий стон. Выругавшись, он уперся рукой в дверной косяк и посмотрел под ноги. С его дороги поспешно убралось что–то маленькое и худое. Девочка. Она прижалась к стене и уставилась на Атрета широко раскрытыми испуганными темными глазами. Лицо у нее было бледным и изможденным, черные волосы — свалявшимися и растрепанными. На вид ей было лет десять–двенадцать, ее одежда была грязной и изорванной.

«Я жила, где придется. Под мостами, в пустых ящиках возле пристани, на ступенях…»

Атрет закрыл глаза и снова открыл их, думая, что, наверное, он слишком много выпил и поэтому ему померещилась Рицпа в детском возрасте. Но девочка не исчезала. Она сильно дрожала, то ли он холода, то ли от страха, этого он понять не мог. Скорее всего, от того и другого.

Когда германец зашевелился, она вся сжалась, вероятно, мечтая исчезнуть с его глаз.

— Не бойся, я тебя не трону, — сказал Атрет, доставая из своего мешочка монету. — Вот. Купи себе что–нибудь поесть. — С этими словами он протянул монету девочке.

Она отчаянно пыталась схватить монету, но ее закоченевшие пальцы не слушались ее. Драгоценная монета упала и со звоном покатилась в грязную лужу. Тихо заплакав от отчаяния, девочка бросилась на колени и стала шарить в луже в попытке отыскать монету.

Атрет смотрел на нее, и в его сердце боролись отвращение и жалость. Ни одно человеческое существо не должно жить так, а ребенок и подавно. Атрет снова закрыл глаза и увидел, что это Рицпа, опустившись на колени, шарит в грязной луже.

«Продавала ли я себя? Да. Когда голод и холод были настолько сильны, что я не знала, доживу ли до утра».

Девочка плакала так жалобно, что Атрет не мог больше этого вынести.

— Оставь, — резко сказал он. Голодная и отчаявшаяся, она не услышала его. — Я сказал, оставь! — Она испуганно вздрогнула. Когда он шагнул в ее сторону, она подняла руки, приготовившись защищаться. — Я тебя не трону. — Атрет достал еще одну монету. — Вот. — Девочка не пошевелилась. — Возьми. — Он протянул монету ей. — Она посмотрела сначала на него, потом на монету. — Возьми, — тихо повторил он, как будто задабривая испуганное и голодное животное кусочком мяса. По–прежнему не доверяя ему, девочка настороженно смотрела на него, протягивая к монете грязные пальцы. — Смотри, на этот раз не урони.

— Аурей, — услышал он ее голос, выходя на улицу. — Ты дал мне аурей! Да благословят тебя боги, мой господин. О, благословят тебя боги! — повторяла она плачущим голосом.